Конец света

Кто бы мог предположить, что именно у бессмертных меньше всего свободного времени. А ведь как раз с того момента, когда мы узнали, что являемся не столько монстрами, сколько богами, началась такая свистопляска, что уже некогда было даже задуматься над происходящим. Угрюмый помимо своего диковатого эксперимента обрушил на нас целый водопад новых данных и новых гипотез, новых требований и новых предложений, новых выводов и новых просьб.

Вообще медики и биологи испытывали новый прилив энтузиазма и накинулись на нас, как свора истосковавшихся по охоте гончих.

Остальная шатия-братия пришла в состояние оцепенения, хотя казалось, что в Пансионате уже никого и ничем удивить нельзя.

Юристы объявили забастовку. Кибернетики ходили как пьяные.

Астрофизики смотрели на нас, как смотрят в телескоп на небесные тела. Видный экономист, опережая события, сформулировал нечто вроде афоризма: «Бессмертное человечество – один из вариантов конца света». Химики официально заявили, что бессмертие невозможно как таковое ввиду принципиальной необратимости химических процессов. Политики насторожились.

А мы в тот же день напились, чтобы на другой сесть вместе и призадуматься. Но Угрюмый со своей Ларисой совершенно выбил нас из колеи. И мы снова напились. Третий же день объявленного бессмертия начался для нас ночью.

Я проснулся внезапно. Но не так, как просыпаются от испуга или по заранее заданной себе установке. Я проснулся, потому что кто-то говорил:

– Вставай, ну, вставай же. Не за чем тебе спать…

Голос был мой, и я решил, что это Альтер. Но Альтера в комнате не было. Была только привставшая с постели и испуганно молчащая Ленка. Часы показывали 2.48. (7.48 Иркутска, вспомнилось вдруг. Но это звучало нелепо. Это было из какой-то другой жизни. Забытой. Давно прошедшей.)

Спать не хотелось совершенно.

Я зажег свет и посмотрел на Ленку. А Ленка на меня. Мы ничего друг другу не сказали. Мы уже давно поняли, что расплата – она же награда, она же еще черт знает что – приходит постепенно, в рассрочку, что организмы наши продолжают меняться, и оставалось только понять, к чему это все приведет. Угрюмый считал, что страшного ничего не будет.

– У вас переходной период, – говорил он, – перестройка организма для перехода на бесконечные рельсы. И тут неизбежны всякие колебания…

А колебания были будь здоров. От обостренного чувства боли до полной невосприимчивости к ней. От сильного опьянения с первой же рюмки до абсолютно нейтральной реакции на любые дозы алкоголя.

Были колебания и посерьезнее. Приливы бодрости чередовались с апатией, невероятная сила в мышцах сменялась пугающей слабостью, а приступы сладкой сонливости – мучительной бессонницей.

Мы с Ленкой еще не встали, когда вошел Альтер и следом за ним Алена.

– Ну, и как это все понимать? – Альтер, как всегда пытался взять быка за рога.

– Полагаю, что отныне, – сказал я, – мы сможем обходиться без сна.

– Блеск! – высказался Альтер.

– Кошмар, – возразила Алена.

– Отсутствие необходимости еще не означает отсутствие возможности, – философски заметил я.

– Поживем – увидим, – бодро сказала Ленка. – Пошли купаться.

– Купаться? – удивился Альтер. – А что, отличная идея!

Купаться решили в бассейне. Зачем идти по ночному лесу к реке и осложнять жизнь нашей охране? Да и вода в бассейне потеплее.

Однако нагрев оказался отключен, и, когда Ленка, раздевшись первой, прыгнула в воду и черное зеркало с белым светящимся кругом луны посередине разлетелось в мелкие сверкающие дребезги, над бассейном раздался визг. Конечно, холодной мы не боялись, конечно, простуда нам не грозила – хоть спи в проруби, – но ощущения при погружении в ледяную купель раннего октября были у нас в ту пору точно такие же, как у любого обычного человека.

Барахтанье в бассейне настраивало на озорной лад, и, выбравшись из воды, мы с Альтером дружно крикнули:

– Ва-ся!

– Меня зовут Леван, – с легким акцентом сказали из темноты.

– Поди сюда, Леван.

От ближайшего дерева отделился силуэт Васиного дублера и медленно двинулся в нашу сторону. Голые и мокрые, мы стояли возле самого края бассейна.

Васины уроки не прошли даром. Разумеется, не обошлось без нескольких пренеприятных тычков в нервные центры, но все-таки мы его одолели. Вероятнее всего потому, что он ждал чего-то совсем другого: ударов, обезоруживания, выкручивания рук. А мы просто спихнули его в воду, и Ленка с Аленой, мигом включившись в игру, подплыли к Левану и, хихикая, изобразили сцену соблазнения русалками тонущего моряка. Леван смешно отбивался.

– Эх, жаль, фотокамеры нету! – вырвалось у меня.

И почти в тот же момент яркая вспышка осветила возню в бассейне – это товарищ Левана, прибежавший было на помощь, не терял времени зря. (На следующий день фоторепортаж о нашем веселом купании имел большой успех у всего Пансионата.)

А когда мы вернулись в номер, мечтая о кружке доброго грога и горячем омлете, Альтер, шедший первым, вдруг остановился на пороге и, сделав знак рукой, задержал нас…

За два дня до описываемых событий в меня и Ленку, ни разу не попав, стрелял помутившийся рассудком сотрудник охраны, и мы были теперь пуганые. Угрюмый еще не знал, справится ли наш организм с пулей, угодившей, скажем, в мозг, и от экспериментов таких до поры воздержался.

И вот теперь был просто страх, абстрактный страх, передавшийся мне через прикосновение пальцев Альтера, а уже потом я разглядел слабые рыжие сполохи на стенах комнаты. Неужели поджог?

Все оказалось гораздо проще. И гораздо страшнее.

На журнальном столике стояла свеча. В кресле сидел Угрюмый.

– Садитесь, дети мои, – сказал.

– И покайтесь, – подхватил Альтер. – Для четырех утра довольно глупый спектакль.

– Это не спектакль. Просто я не мог ждать, а вы все равно не спите. И не надо зажигать свет. Я люблю свечи.

По тому, как обтекла свечка, похоже было, что он ждал нас уже не меньше получаса. Из форточки тянуло холодом. Язычок пламени подрагивал. Угрюмый зябко поводил плечами. Сделалось тревожно.

– Выпить дайте чего-нибудь, – попросил он.

Это было ново. Угрюмый не пил. Совсем не пил. Жалел время.

Посветив себе фонариком, Ленка нашла сибр с нашлепкой «грог» и водрузила его на стол. Алена налила в воронку воды из чайника. Мы любили делать именно так – превращать воду в вино.

Грог оказался кстати. В бассейне-то мы не замерзли, но от сообщения Угрюмого всем стало зябко.

– Есть мнение, друзья мои, что вы абсолютно и необратимо стерильны.

Первыми среагировали женщины. Даже при свече было заметно, как обе они побледнели. Потом Алена закрыла лицо руками, а из Ленкиных широко раскрытых глаз быстро и страшно покатились обильные слезы.

Мы с Альтером отнеслись к новой информации спокойнее. Грустно, конечно, но пережить можно. Миллионы людей во все времена оказывались бездетными – и ничего. А уж нам-то – богам сибрового мира – можно ли грустить о такой мелочи? В конце концов, в действиях Апельсина видна вполне определенная логика. Он творит новую цивилизацию на Земле строго по Шопенгауэру: обществу бессмертных не нужны дети… И тут до меня дошло, что бессмертных-то всего четверо на целой планете. А остальные?

– Так значит все, кому введут кровь Брусилова… – начал я.

– Да, – сказал Угрюмый, – очень может быть.

– Что значит «очень может быть»?! – закричал я, выведенный из себя дурацкой манерой Угрюмого подавать любую информацию в форме гипотезы.

– Дело в том, – спокойно пояснил Угрюмый, – что ваша стерильность обусловлена наличием оранжита в половых клетках, а моя и Ларисы – обычными, известными медицине причинами.